Автор: Юлия Шакирова
Жили-были супруги. Люди деловые, занятые. Он — бизнесмен, человек серьезный и пробивной. Она — косметолог, владелица салона; дама во всех отношениях положительная: аккуратистка, чистюля, умница. И жил у них в доме кот Любим, серебристо-дымчатый красавец сибирской породы. Выбрали его на птичьем рынке среди множества прочей мелюзги сразу, лишь увидев сладкое выражение пушистой мордочки, голубые глазищи, большие и круглые. Котик породистый, с хорошей родословной. Стал сибирячек любимцем и украшением дома.
В юности он любил погонять меховые рукавицы по комнатам, повисеть на занавесках, раскачиваясь на них, как на качелях. Став постарше, остепенился. Внешне был суров, внутренне спокоен, уравновешен, характер — северный, нордический. В плохом поведении не замечался. И манерами хорош, и в быту опрятен, и хозяевам предан. Разве что за банку рыбных консервов мог кошачью душу заложить, а в остальном — покладист. С годами на сытных харчах да в тепле подразмяк, комплекцию стал приобретать упитанную, вид вальяжный, холеный. Этакая довольная собой и жизнью флегма на четырех лапах. Его излюбленным местом был подоконник у большого окна, на котором он проводил дни в соседстве с геранью и кактусами, созерцая шумящую улицу.
Каждое утро, наевшись корма (да не какого-нибудь, а экстра-премиум класса) из большой блестящей миски, вылизав ее дочиста, он устраивался у окна и наблюдал, как собираются на работу домашние. Те, время от времени, подбегали, чесали за ухом: «Любимчик, красавчик!»
По вечерам обожал Любим поговорить c домочадцами по душам, рассказать о своих делах. Слушателем был внимательным и понимающим. По голосу чувствовал настроение: успокаивал теплым мурлыканием. А вот к посторонним людям относился, мягко говоря, настороженно.
Если папамамы были заняты, сидели, уткнувшись в компьютер, или устало таращились в телевизор и не обращали на него внимания, он настойчиво напоминал о себе, издавая возмущенное: «Мря-я-у-у…». Если и призывное «мряу» не помогало, заходил с тыла. Клал передние лапы занятой мамочке на плечи и тюкал мокрым носом в затылок: «Мя-а-а-а…ма». Нет реакции? Заходил сбоку к папочке.
— Любим, подожди, я занят, — отмахивался папа.
Кот обиженно выгибал спину, совал головенку в ладонь, замирал, а уж если и тут не чесали, начинал, как молотком, стучать головой о хозяйскую ладонь. Такое методичное «тюк-тюк-мр-р…» продолжалось до тех пор, пока пушистый сынок не получал причитающуюся порцию любви и внимания.
Хозяевам приходилось много и часто разъезжать и, если оставлять Любима было не на кого, а поездка выдавалась на поезде, кота брали с собой. Но путешествовать тот соглашался неохотно и исключительно в… кастрюле. Представьте картину: идет по перрону Казанского вокзала с иголочки одетый мужчина с чемоданом, рядом с ним модная дама, которая под мышкой тащит бо-о-ольшую кастрюлю, а из нее гордо и победно торчит усатая голова. Без кастрюли — ни в какую! Истерика. Так что приходилось потакать любимцу. Чего не сделаешь ради его спокойствия и комфорта, даже если он понимает этот комфорт так странно.
В общем, жизнь Любима протекала в размеренном, уютном раю, где он считал себя обожаемым центром мироздания.
Но вот однажды папамамы решили завести для Любима младшего брата, товарища по играм.
— Он скучает один дома, — причитала мама.
— Давай возьмем еще одного, будет ему дружок, — решил папа.
С этого дня, как раз на четырехлетие Любима, в доме появился Томас. Кот из породы голых сфинксов. Любим был сбит с толку, обескуражен. При виде трехмесячного Томаса у него вставала шерсть дыбом: «Что за мутант? То ли динозавр-карлик, то ли Чебурашка. Ушастый, голый, сморщенный, глаза выпученные, пш-ш-ш…»
Юный Томас носился по комнатам, прижав уши к спине и топая, как стадо ежей, а если падал, то издавал громкий шлепок, как будто на пол бросали тугой кожаный мешок или резиновый мяч. Весь гофрированный, в складочку, даже тонкие лапки и длинный хвост. Мускулистое тельце, лишенное растительности, на ощупь было горячим и липким, как пластилин, а кожа тигрового окраса казалось шелковой. Он задорно взирал на домочадцев крупными, чуть раскосыми глазами-миндалинами. Был игрив, привязчив, незлопамятен.
Густошерстый Любим предпочитал в квартире умеренную прохладу. Ему нравилось, когда свежие потоки воздуха струились в прогретые комнаты из открытых форточек. Томас, напротив, не мог выносить сквозняки и кондиционеры, обожал электронагреватели. Носил в межсезонье и зимой вязаные костюмчики и пинетки, потому что систематически подмерзал. А спать предпочитал в тепле, у хозяев под одеялом, прижавшись всем телом и громко урча. Новичка не прогоняли, хотя хозяин ворчал, боясь по ночам сделать неловкое движение, чтобы не придавить питомца, и плохо высыпался.
«Со мной так не церемонились, с чего такие привилегии? — ревновал Любим. — Этот сморщенный уродец крадет драгоценное хозяйское внимание, Мое внимание».
Папамамы часто протирали Томаса влажной губкой и детскими очищающими салфетками, при купании мыли мягким шампунем для младенцев.
«Мрр…пш-ш-ш… — возмущался эстет Любим, — к тому же еще и грязнуля. То ли дело я, вылижусь до блеска и лоснюсь на солнышке, а этому голому Свинксу хозяйскую ванну подавай. Чуть зазевались, начинает вонять, весь засаленный, как бродячий помойный экземпляр. Плебей!»
Это было действительно так. Сфинксы потеют и пачкаются, выделяя воскоподобный налет, который согревает и защищает кожу, лишенную шерсти, но имеет специфический запах. И если вовремя не помыть, не почистить — затыкай ноздри…
Томас совсем не по-кошачьи купаться любил: плавал, нежась в теплой воде и пофыркивая от удовольствия. Любим с ужасом выглядывал из-за двери. Для него водные процедуры всегда были экзекуцией. А еще он страдал, чувствовал себя отверженным, слыша, как ласково воркует с «крысенком» Его хозяйка. «Подумаешь, великий дайвер», — Любим флагштоком поднимал хвост и уходил в дальнюю комнату.
Томас любил принимать солнечные ванны. Он занял подоконник Любима и загорал, развалившись между цветочными горшками. Старшего кота это страшно бесило. Но он сидел гордо, голос не подавал, просто смотрел на снующих туда-обратно хозяев, пытаясь без слов дать понять, как на душе ему пакостно.
Томас, в отличие от собрата, обожал прогулки на свежем воздухе и посетителей. Если в дом приходили гости, он несся навстречу и бесстрашно всех обнюхивал, а через минуту уже дружил и терся о пятки. Любим же первые несколько минут издалека критично наблюдал за входящими, затем спешно ретировался и все время гостевания отсиживался под диваном.
Любим брезгливо фыркал, глядя на гастрономические пристрастия Томаса. Тот обожал огурцы и шоколад. Иногда его баловали ими. И все бы ничего, но натрескавшись огурцов, всеядный Томас норовил при любом удобном случае запустить нос в миску Любима, повадился нахально приворовывать у него кусочки обеда. Этого Любим вынести уже не мог. Застав в очередной раз Томаса, макающего усы в его персональную плошку с драгоценным рыбным желе, Любим рассвирепел. И со всего маху двинул лапой по наглой мордахе ненасытного воришки. Томас теннисным мячом отлетел к стене и с испуга истошно завопил на всю квартиру.
Прибежал хозяин. Недолго разбираясь, наказал старшего. Не очень больно, но обидно надавал по носу газетой. Возмущению Любима не было границ. Оно и понятно. Четыре кошачьих года — по человеческим меркам уже серьезный возраст. Считай, почти тридцать. А тут его, бывшего фаворита и любимчика, отчихвостили (впервые!), как беспородного, перед каким-то лысым молокососом. «За что?» — выло кошачье сердце.
Хозяева сердились, а Любим, разобидевшись, вынашивал планы мести.
На следующее утро он ультимативно насифонил хозяину в портфель. И опять получил по носу. А ушлый, но не злобливый Томас, как ни в чем не бывало, забыв про распри, по-ребячьи заигрывал с ним, приглашая порезвиться. Наскакивал, кусал за бока. За что опять схлопотал от Любима когтями по физиономии.
Ночью Любим, умудрившись открыть лапой дверцу платяного шкафа, надул на стопку штанов и футболок хозяина.
Домашние недоумевали, как изменился их благовоспитанный кот, никогда за ним не водилось такое, и для большей острастки после очередного газетного отлупа на сутки объявили ему молчаливый бойкот.
Любим, впав в злобную депрессию, весь день, надувшийся и голодный, вялым батоном пролежал на пыльных антресолях, наблюдая, как Томас, без зазрения совести, пожирает и свою, и причитающуюся Любиму порцию индейки в соусе.
К вечеру сибирячка оттуда принудительно стащили и понесли «стирать». Как он ни протестовал, как ни шипел, его помыли. Он все превозмог, но едва просохнув, продефилировал мимо хозяйки и… хватанул ее лапой за голые ноги, все-таки продемонстрировав свое фе. И как она на него ни кричала, как ни выговаривала — ноль внимания, фунт презрения. А вот на главу семьи — ни-ни, хотя тот схватил его за шиворот и тряс, как грушу. Кряхтел, но терпел.
Через неделю хозяева засобирались в отпуск. Бойкого Томаса решили взять с собой, а сидеть с Любимом выписали из Белоруссии бабушку.
Кот был трусоват для таких вояжей, он на улицу-то с трудом выползал, озираясь, по-пластунски. Да и папамамы на самолет с кастрюлей отправляться наотрез отказались. Но все равно переживал, что уезжают без него, страшно завидуя Томасу. Любим грустно наблюдал, как они собирали чемоданы. Потом совсем расстроился и исчез с глаз куда-то. В аэропорту владельцы уже сдали чемоданы в багаж, прошли в накопитель, вдруг объявляют: «Граждане… просим срочно подойти к стойке регистрации, в вашем багаже обнаружен кот!» Когда семья очнулась от первого шока, спешно стали вызванивать бабку, дабы вернуть безбилетного горе-зайца домой.
Месяц пролетел. Хозяева вернулись загорелые, довольные, соскучившиеся. А с ними окрепший, возмужавший Томас. Любим встретил их сдержанно. Пока папамамы распаковывали сумки, осмелевший и зазнавшийся младший братец, шествуя мимо Любима, толкал его, бодал головой, прижимал к стенке. Мол, знай теперь свое место. Любим терпел, уходил от прямого столкновения, чтобы опять не проштрафиться. Но Томас никак не хотел угомониться.
Хозяева ужинали на кухне, когда из зала раздались душераздирающие вопли и стук падающих предметов. Выскочили из-за стола. Коты катались по комнате, сшибая все на своем пути: расколотые напольные вазы с цветами валялись на полу, ковер был усыпан комьями земли и сломанными стеблями. Они сцепились в орущий клубок, не понять, где чьи голова, лапы, хвосты, и остервенело дрались, выдирая друг у друга куски кожи и шерсти. Томаса уже было не так-то легко положить на лопатки, он вцепился сопернику в лохматый загривок и взвывал, хлестко лупцуя его по морде длинным сизым хвостом. Осатаневший от боли и унижения Любим выгнулся и…откусил ему кончик ненавистного хвоста.
Томаса отвезли в ветклинику. Там его вывели из болевого шока, замазали, заштопали. А Любима хозяин, пока младший валялся в больнице, определил в гостиницу для животных при ней же:
— Пусть тоже посидит под арестом. Сравнит, что было, что стало. Может дойдет до их кошачьих мозгов чего-нибудь. Совсем оборзели. Скоро нас дрессировать, как Куклачевы, начнут.
Гостиница состояла из маленьких комнаток-пеналов полтора на полтора метра: с парой потертых алюминиевых мисок в углу, когтеточкой, лотком для туалета и подстилкой для спанья. Трижды в день открывалась дверь, смотрительница накладывала корм, наливала воду. И уходила. У обоих котов было время для размышлений.
Через неделю утром их принесли домой пятнистых от зеленки: одного — пропахшего лекарствами, другого — казенными харчами.
Вечером, возвращаясь с работы, хозяева тихо открыли дверь, нервничая в ожидании: как они там. Но и в этот, и на следующий день коты вели себя сдержанно, насуплено-квело сидя каждый в своем углу.
А на третий день хозяйку свалила инфлюэнца. Некоторое время Любим и Томас недоуменно наблюдали, как хозяин вместо привычных сборов на работу укладывает пунцовую от температуры хозяйку в постель, как бегает с термосом на кухню и обратно, как на прикроватной тумбочке высится и ширится гора склянок. Затем оба, как по команде, стали настороженно нарезать круги вокруг хозяйской кровати, вопросительно шевеля усами и втягивая расплывающийся по квартире запах микстур и липового чая. К полудню уселись в ногах всхлипывающей и сморкающейся хозяйки, неотрывно и озадаченно провожая глазами каждое ее движение. А к вечеру перекочевавший для ночлега в кресло хозяин наблюдал неожиданную картину: супруга лежала в зыбком болезненном полусне, а вчерашние хвостатые соперники симметрично распластались по обеим сторонам на ее плечах, уткнув носы ей в шею и замерев каменными изваяниями. Стоило той пошевелиться, меняя положение тела, они покорно сваливались в складки скомканного одеяла и подушек, но как только замирала, опять занимали прежнюю дислокацию, живым воротником обволакивая ее воспаленное горло. И пока у хозяйки не спал жар, оба ни разу не отлучились с добровольной вахты: ни к миске, ни к лотку.
Через пару дней она почувствовала себя лучше и, проснувшись в очередное карантинное утро, поискала глазами непривычно тихих питомцев.
Те сидели на подоконнике, меж двух обильно выпустивших колючки кактусов, прижавшиеся друг к дружке боками, и мирно, задумчиво следили за воробьями, прыгающими на ветках тополя за окном. Торчащие из-под тюля хвосты синхронно подрагивали и выписывали дуги, как маятники часов-ходиков, отбивая только им двоим понятный дружный ритм.
С тех пор в доме воцарились тишь да гладь, да кошачья благодать. Коты научились делить по-братски одну миску, трапезничать в две смены. При этом Любим терпеливо и мудро уступает младшему. Но на «почес» и ласку, как «старейшина» — всегда первый. Как-никак уже без пяти минут пенсионер, 10 кошачьих — за 56 лет человечьих. Но иногда и он готов тряхнуть стариной и на пару с молодым и прытким Томасом, шумно сопя, гоняет резиновую мышку.
Автор: Юлия Шакирова
ZooAtlas.ru
Меню
